ПРОЧИТАННОЕ
7. Ниал Фергюсон, «Империя. Чем современный мир обязан Британии» (2003)
Город, где я живу, на каждом шагу напоминает об имперском прошлом. С левого берега Мёрси открывается роскошный вид: тут и помпезное здание ливерпульского порта, и исполинский табачный склад, и бесчисленные доки — сегодня, впрочем, большей частью заброшенные и перестраиваемые. Гуляя по Ливерпулю, наткнешься и на китайский квартал, и на «хлопковую биржу», и даже на «West Africa House».
Гордятся ли всем этим ливерпульцы? Рады ли быть правнуками тех, кто правил морями и построил империю — величайшую в человеческой истории?
Едва ли. Такого рода гордости здесь не сыщешь. Скорее, встретишь горькое осознание того, что город вырос, разбогател и стал тем, чем стал, благодаря самой отвратительной и позорной из всех колониальных практик — работорговле.
Знаменитая Penny Lane — воспетая Битлами улица — получила свое имя в честь работорговца Джеймса Пенни. А центральный парк Уолласи, в котором я много лет выгуливал детей и который каждую пятницу благоустраиваю в команде волонтеров, был разбит не как общественный парк, а как поместье, которое отгрохал для себя другой работорговец — сэр Джон Тобин, по совместительству мэр Ливерпуля в 1819-20 годах.
Британское общественное мнение сегодня солидарно и однозначно. Колониализм — зло. Имперского прошлого можно и должно только стыдиться. Уж никак не гордиться им. Тем интереснее голоса тех, кто призывает не рубить сплеча и разобраться в истории непредвзято. Голоса таких, как шотландский историк Ниал (он же Нил) Фергюсон.
Пираты — плантаторы — миссионеры — чиновники — банкиры — банкроты. Таков, по Фергюсону, исторический пунктир имперского строительства. Сэр Стенли Морган, знаменитый буканьер, вкладывает барыши от награбленного в ямайскую недвижимость и принимается выращивать сахарный тростник. Ост-Индская компания стремительно превращается в подобие государства и опутывает своими щупальцами Индостан. Давид Ливингстон разочаровывается в миссионерстве и отправляется исследовать дикие уголки Африки. Сосланные в Австралию каторжники после отсидки не желают возвращаться в метрополию и превращают новую родину в цветущий край. Вчерашние работорговцы вдруг становятся борцами с рабством. Одна метаморфоза за другой.
В ходе чтения может показаться, что идеал Фергюсона — это воспетая Киплингом Индия викторианской эпохи. Многомиллионная страна, успешно управляемая менее чем тысячей британских чиновников — ответственных, компетентных, неподкупных — настоящая меритократия! Колония, где колонизаторы с удовольствием пропитываются местной культурой, не спеша ее переделывать (разве что искореняя совсем уж варварские обычаи, вроде сожжения вдов). Картину портят лишь неуемные евангелисты, которые в первой половине XIX века кинулись со всей дури превращать индийцев в христиан, в итоге накликав восстание сипаев. Потом однако выясняется, что автор не закрывает глаза и на другие неприятные моменты: откровенный расизм колонизаторов, их склонность к «азиатскому апартеиду», а на рубеже веков — еще и неуместное стремление опереться на феодальные пережитки. Снова и снова Фергюсон демонстрирует, что если где-то в Британской империи и гнездились идеалы свободолюбия и равенства — то прежде всего в Лондоне. Имперский центр всегда был прогрессивнее колониальных окраин.
Кажется, было бы логичным считать Америку исключением из этого правила. Но Фергюсон спорит и здесь: если бы, пишет он, североамериканские колонии остались в составе империи, то черные невольники из южных штатов получили бы свободу на поколение раньше — не в 1865, а в 1833 году (именно тогда империя объявила рабство вне закона). По Фергюсону, это не такая уж и фантастика. Будь королевское правительство столь же разумным, каким оно стало чуть позже — с Канадой, Австралией и Новой Зеландией — то все противоречия между американскими колонистами и метрополией по вопросам представительства и налогообложения можно было бы полюбовно разрешить. И никаких Соединенных Штатов вообще не возникло бы.
На распад империи у автора тоже свой взгляд. По Фергюсону, тут виноваты вовсе не национально-освободительные движения, а борьба с другими империями, прежде всего с Германией. Победы в двух мировых войнах обошлись Британии слишком дорого во всех смыслах; конечной их ценой оказался спешный демонтаж колониальной системы, часто оставляющий после себя хаос и сводящий на нет благие плоды векового правления.
Мне довелось быть свидетелем отложенного эпилога этой драмы, когда в апреле 1997 года — за два месяца до исторического воссоединения — я побывал в Гонконге и ощутил нервную атмосферу последних дней британского присутствия. В этом осколке империи благие плоды держались на удивление долго, но в конце концов, как мы сейчас видим, тоже не удержались.
Российские телезрители давно выучили, что русские — «самый большой в мире разделенный народ». Однако даже беглого взгляда на политическую карту мира достаточно, чтобы понять: самый большой разделенный народ — это пресловутые «англосаксы». И ничего. Живут, не тужат. Завоевывают мир поп-музыкой, кинофильмами и спортом. Даже записному консерватору вроде Фергюсона не придет в голову назвать распад Британской империи «величайшей геополитической катастрофой».
Автора этой книги вообще трудно назвать певцом империализма. Он пишет предельно честно: и о работорговле, и об истреблении туземных племен, и о методах ведения Англо-бурской войны, и о близости позднеимперского политического класса дому Ротшильдов. При всём том он не упускает, например, поразмышлять о всестороннем прогрессе Индии за двести лет британского правления — заметив мимоходом, что управляемый китайцами Китай в те же годы такого прогресса и близко не достиг. Или ненавязчиво предлагает сравнить британскую колониальную практику с практикой других империй — и решить, кто там действительно выкачивал ресурсы и зверствовал, а кто пытался что-то создавать.
Широкая общественность, конечно, простить такого Фергюсону не может. Негоже искать здоровое зерно в колониализме, можно только негодующе отряхнуть его прах с государственных ног. Впрочем, такое отношение разделяют не все; особенно много симпатизантов империи встречается среди новоиспеченных британцев советского происхождения. Чего уж там: я и сам иной раз недоумеваю: зачем же так уничижительно относиться к собственной истории? К чему сбрасывать с корабля современности старика Киплинга? Ведь было и хорошее!
Примириться с общественностью мне помогает нехитрое мысленное упражнение. Нужно вообразить диаметрально противоположную картину. Представить, что в британском общественном мнении возобладал и господствует ресентимент:
Хватит огульно охаивать! Наши деды были собиратели земель! Их вынудили заниматься пиратством и работорговлей! Всё неоднозначно! А бельгийцы что творили в Конго? Им можно, а нам нельзя? Кстати, климат в Америке лучше африканского, пусть нeгpы еще спасибо скажут. Можем повторить!
И в этом оре тонет одинокий голос совестливого историка: джентльмены, ну не увлекайтесь! ну не всё было так радужно! ну были все-таки черные страницы...
А ему в ответ: Иуда! Англофоб! Пятая колонна! Кем проплачен? Вон из страны!
Представили? Ну вот.
